Ликвидаторы: подвиг в мирное время

30 лет назад, 26 апреля 1986 года, на четвертом энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции (ЧАЭС) произошла крупнейшая в истории мировой атомной энергетики катастрофа. Сразу же после нее погиб 31 человек, а 600 тысяч ликвидаторов, принимавших участие в тушении пожаров и расчистке, получили высокие дозы радиации. Радиоактивному облучению подверглись почти 8,4 миллиона жителей Белоруссии, Украины и России. Накануне трагической даты мы встретились с Павлом Шестаковым, возглавляющим балаковское отделение общественной организации инвалидов «Союз-Чернобыль». Хотели поговорить о дне сегодняшнем, но разговор постоянно скатывался на те далекие дни.

Под грифом строгой секретности

В 1986 году Павлу Шестакову было 26 лет. Жил он с молодой женой в казахстанском городе Чимкенте, работал на заводе по производству свинца, в сернокислотном цехе. По большому счету о том, что на Украине взорвалась атомная станция, народ в общей своей массе ничего и не знал. Так, промелькнуло незначительное сообщение по телевизору. Поэтому, когда в октябре месяце военкомат объявил срочные сборы для офицеров запаса, каких-то особых эмоций у нашего героя не возникло. «Нас, запасников, призывали практически каждый год. Обычно мы помогали органам МВД и наркослужбе бороться с посадками конопли и опиумного мака в Чуйской долине. Но в этот раз вместо районного военкомата нас направили сразу в областной. Сначала была медицинская комиссия, и тех, кто не отсеялся по состоянию здоровья, направляли еще и на мандатную комиссию, – вспоминает П. Шестаков. – В высоком кабинете командиры задавали вопросы: коммунист ли ты и есть ли причины отказаться от поездки». Всех, кто прошел столь тщательный отбор, отправили в Алма-Ату, где вновь призывников ждала строгая проверка. В результате от трехсот человек осталось сто восемь. Подвезли ребят из других областей, посадили всех в грузовой самолет. «Куда летим, никто не говорит, не положено, – продолжает Павел Владимирович. – Когда внизу увидели Минводы, мужики развеселились, мол хорошо, на курорт летим, водички попьем. И только при подлете к Борисполю сопровождающий нас капитан разговорился, сообщил, что везут нас на ликвидацию чернобыльской аварии». Запомнилось, что железнодорожный вокзал в Киеве напоминал в тот момент кадры из кинохроники – весь до отказа забит исключительно военными людьми, которые расположились кто где может, и пожилая женщина на дороге, осеняющая солдат и офицеров крестом со словами: «Помоги вам Бог!»

Не такой уж и мирный

Сейчас, по прошествии тридцати лет, создается впечатление, что полк, к которому был приписан офицер Шестаков, «приучали» к радиации от выброса на ЧАЭС постепенно. Первым местом службы стала Белоруссия, попавшая под радиоактивный след. «Лично мне с пацанами-срочниками досталась работа на пункте специальной обработки автомобилей. Как военные, мы ранее были теоретически обучены действиям в подобных условиях. Облачившись в защитные химкостюмы, мы проводили дозиметрический контроль и чистку от радиации автомобилей. Использовали специальные растворы. Чтобы ни одна «грязная» машина не прошла в чистую зону, и наоборот», – рассказывает Шестаков.

Следующее место службы было погорячее – город Чернобыль, это была уже зона не чрезвычайного, а военного положения. Батальон занимался дезактивацией жилых районов. Вместе с представителем райисполкома военные заходили в квартиры, освобождали их от всего имущества. Мебель, технику, одежду, посуду – все грузили в машины и отправляли на могильник. Само помещение потом «отмывали» от радиации. И так дом за домом. Приказ – ни найденные деньги, ни какие-либо вещи для себя брать нельзя. За мародерство обещали трибунал. Впрочем, таких фактов П. Шестаков не припомнил. Работали по 12-16 часов, без выходных. Какой был смысл держать людей лишнее время в зоне, чтобы они лишний раз облучались?

Каждый день служба радиационного контроля определяла допустимый уровень гамма-излучения для персонала, занятого на разных объектах. В свою очередь Чернобыль тоже был разбит на зоны по уровню радиационной опасности. Самая высокая приходилась на третий и четвертый энергоблоки.

«Отмыв» Чернобыль, военные приступили к дезактивации дороги на Припять, постепенно приближаясь к самой ЧАЭС. «Город Припять нас встретил лозунгом «Хай будэ мирный атом работником, а не солдатом», а кругом, куда ни посмотришь, одни военные», – вспоминает П. Шестаков. – Да уж, подумалось невольно, хорош «мирный атом».

Внизу и на крыше

На площадку ЧАЭС Шестаков вместе со своими сослуживцами прибыл 24 ноября, строители как раз заканчивали возведение саркофага. Задача перед военными стояла все та же: дезактивация местности. «После взрыва топливо разметало. До нас тут уже проходил десант, все основное подобрали. Нам предстояло провести зачистку более тонко. Обычно впереди шли дозиметристы, выявляли очаги повышенной радиации. Это мог быть, к примеру, кусок бетона или кусок графитовой трубки, которые фонили так, что приборы зашкаливало. Для расчистки и погрузки применялась специальная освинцованная техника, на базе танков или бэтээров. Опасный объект грузился в «Камаз», водитель – по газам, ему дают зеленую улицу. Такой автомобиль нельзя тормозить, потому что за спиной водителя – смерть», – делится воспоминаниями П. Шестаков.

Неожиданно тут нашлось дело пытливому уму. Сначала Павел Владимирович с удивлением обнаружил, что свинцовые пластины, которыми покрывают саркофаг, выпущены на его родном заводе, в Чимкенте. Затем увидел, что радиоуправляемым краном (люди на крыше из-за повышенной радиации могли работать считанные секунды) не всегда удается развернуть свинцовый рулон на крыше и он мнется в гармошку. И обратился к комбату – так, мол, и так, разрешите подсказать, как лучше сделать, я этот свинец на заводе произвожу, жалко мне его впустую тратить. За свое рацпредложение был удостоен благодарности командования.

30 ноября саркофаг, сооруженный над взорвавшимся блоком, приняла правительственная комиссия. Это был настоящий праздник для строителей, они на нем расписывались, как солдаты на рейхстаге. А у военных новый приказ: перейти к очистке уцелевшей крыши третьего и четвертого энергоблоков.

Опасные «Маша» и «Лена»

Вся площадь крыши также была разбита на карты в зависимости от дозы облучения, к примеру 3 тыс. рентген, 1,8 тысячи и так далее. «Каждому участку давали имена, почему-то женские: Лена, Маша, Света, – продолжает рассказ Шестаков. – У радиолога был телевизионный пункт управления во всю стену, откуда каждый уголок просматривался. Перед выходом на крышу здесь бойцов инструктировали: вот выбегаете, хватаете лопату, складываете радиоактивный мусор в контейнер и покидаете крышу строго по команде. Главное было не переборщить с радиацией. Счет велся на секунды. Первым шел офицер, чтобы солдаты видели. Хватало одного выхода, чтобы «хапнуть» свою дозу. Наша военная рота мусор не собирала, мы устанавливали на крыше системы теленаблюдения. Из-за радиации они выходили из строя уже через четыре-пять часов, линза покрывалась сетью трещин. Но жизнь эти камеры спасли многим».

За шесть дней, что Шестакову довелось служить на этом участке, через крышу «прогнали» полторы тысячи молодых и здоровых мужчин. Получил свою дозу и Павел Владимирович. Для дальнейшего прохождения службы был откомандирован в помощники военного прокурора Белоруссии. Набрался юридических знаний, которые теперь помогают отстаивать права людей, пострадавших от радиационных катастроф. Но это уже совсем другая история.

О. АГАПОВА